Низшие слои: низшие слои общества — это… Что такое низшие слои общества?

Институт праздного класса получает своё наивысшее развитие на более поздней стадии существования варварской культуры, например, в феодальной Европе или феодальной Японии. В таких обществах различия между классами соблюдаются очень строго и характерной чертой классовых особенностей, имеющей поразительное экономическое значение, является различие между видами деятельности, подобающими отдельным классам. Верхние слои общества, по обычаю, освобождаются от занятий в производстве или остаются от них в стороне, за ними закрепляются известные занятия, которые считаются «почетными». Главным среди почётных занятий является военное дело, а второе место после него обычно занимает священнослужение. Если общество на ступени варварства не отличается воинственностью, функция священнослужителя может выдвигаться на первое место, отодвигая на второй план «ратную функцию». С незначительными исключениями соблюдается правило: верхние слои общества, будь то воины или священнослужители, не заняты производственной деятельностью, и эта незанятость есть экономическое выражение их высокого положения.

Индия браминов представляет собой яркий пример общества, где эти два класса не заняты в производстве. В обществах, относящихся к стадии позднего варварства, наблюдается значительное расслоение на подгруппы той социальной группы, которую можно обобщённо назвать «праздным классом»; между этими подгруппами существует также дифференциация по видам деятельности. Праздный класс в целом включает в себя представителей знати и священнослужителей вместе с многочисленным их окружением. Соответственно разнообразны и занятия среди этого класса, но они имеют общую экономическую черту — непроизводительный характер деятельности. Эти непроизводительные виды деятельности высшего класса можно грубо разделить на следующие сферы: управление, военное дело, религия, спорт и развлечения.

На относительно ранних, однако не начальных стадиях варварства праздный класс находится в менее дифференцированном состоянии. Ни классовые различия, ни различия между сферами деятельности праздного класса ещё не являются столь дробными и запутанными. На примере жителей островов Полинезии, в общем, хорошо прослеживается этот этап развития, за тем исключением, что из-за отсутствия на островах крупной дичи охота обычно не занимает в их жизненном укладе почётного места. Яркий пример даёт также жизнь общества в Исландии, запечатлённая в сагах. В таком обществе существуют строгие различия между классами и занятиями, присущими каждому классу. Ручной труд, производство и всё, что непосредственно связано с ежедневным трудом по добыванию средств к существованию, — всем этим занимаются исключительно низшие слои. Эти последние включают в себя рабов и других зависимых людей, к которым относятся обычно и все женщины. Если аристократия делится на несколько ступеней, то женщины высшего ранга обычно освобождаются от производственной деятельности или по меньшей мере от наиболее грубых видов ручных работ. Мужчины высших слоёв общества не только освобождаются, но, по предписывающему обычаю, не допускаются ни к какому участию в производстве. Сфера их занятий строго ограничена. Как уже отмечалось, на более высокой стадии развития общества это — правительственная, военная, религиозная служба, спорт и развлечения. Эти четыре направления определяют образ жизни высших слоёв, а для высокого ранга — вождей и королей — они являются единственными видами деятельности, которые допускаются обычаем или здравым смыслом членов общества. В самом деле, там, где эта система хорошо развита, даже спорт и развлечения не считаются безусловно оправданными занятиями для членов самого высшего слоя общества. Для более низких слоёв праздного класса возможны некоторые другие виды деятельности, но это те её виды, которые являются вспомогательными для одного или другого из типичных занятий праздного класса. Таковыми являются, например, изготовление оружия, военного снаряжения, военных каноэ и уход за ними, содержание и дрессировка собак, лошадей, ястребов, подготовка утвари для богослужения. Низшие слои не допускаются к этим второстепенным видам почётной деятельности, за исключением тех из них, которые носят явно производственный характер и лишь отдалённо связаны с типичными занятиями праздного класса.

Если мы сделаем шаг назад и перейдём на более раннюю ступень эволюции варварской культуры, мы уже не найдём вполне оформившегося праздного класса. Но эта низшая ступень варварства демонстрирует те обычаи, причины и обстоятельства, из которых возник праздный класс, и в общих чертах показывает ранние этапы его становления. На примере кочующих охотничьих племён в различных частях света можно проследить эти менее сложные фазы дифференциации общества. В качестве примера подходит любое племя охотников Северной Америки. Едва ли можно утверждать, что у этих племён праздный класс имеет установившиеся границы. Существует разделение функций, и на основе этого разделения — различие между классами, однако освобождение от труда класса, стоящего выше других, не зашло так далеко, чтобы к нему было вполне применимо название «праздный класс». У племён, которые можно отнести к этому уровню развития, экономическая специализация доведена до такой степени, когда начинают заметно различаться занятия мужчин и женщин и это различие носит характер противопоставленности. Почти во всех этих племенах за женщинами, по предписывающему обычаю, закрепляются те виды деятельности, из которых на следующем этапе развиваются формы собственно производственных занятий. Мужчины освобождаются от этой грубой деятельности и оставляют за собой войну, охоту, развлечения и соблюдение обрядов благочестия. В этих занятиях различия видны очень хорошо.

Такое разделение труда соответствует различиям между работающим и праздным классами, как оказывается, и на более высших ступенях развития варварства. По мере специализации производства и размежевания по видам деятельности возникает соответствующая разграничительная линия, отделяющая производственную деятельность от непроизводственной. Занятия мужчин, какими они являются на ранних стадиях варварства, не становятся первоосновой, из которой впоследствии развивается какая-либо ощутимая часть производственной деятельности. В дальнейшем эти занятия остаются в сферах, которые не причисляются к производственной деятельности, — война и политика, спортивные состязания, образование, богослужение. Единственными заслуживающими внимания исключениями являются отчасти рыбный промысел, а также определённая деятельность, которую нельзя безоговорочно отнести к производственной, такая, как изготовление оружия, игрушек и предметов для занятий охотой и спортом. Практически весь ряд производственных видов деятельности развивается на основе того, что в обществе, находящемся на стадии варварства, попадает в разряд женской работы.

На низших этапах эволюции общества в эпоху варварства работа мужчин не менее необходима для жизни группы, чем работа, выполняемая женщинами. Возможно даже, работа мужчин вносит такой же значительный вклад в добывание пищи и других необходимых для группы предметов потребления. В самом деле, «производственный» характер работы мужчин так очевиден, что в традиционных трудах по экономике охота считается типичным образцом первобытной производственной деятельности. Но не так обстоит дело в представлении самого охотника первобытного общества. В его собственных глазах он не работник, и в этом отношении его нельзя ставить в один ряд с женщинами и его труд нельзя приравнивать к нудной работе, выполняемой женщинами, как работу или производственную деятельность в том смысле, что непозволительно путать его усилия с усилиями последних. В эпоху варварства в любом обществе присутствует глубокое понимание неравенства между работой мужчин и работой женщин. И хотя работа мужчины может способствовать поддержанию жизни группы, но она воспринимается как деятельность, связанная с обладанием определённым мастерством и силой, которые нельзя, не умаляя их достоинств, даже сравнивать с унылым усердием женщин.

При следующем шаге вниз по лестнице эволюции, на стадии диких групп, разделение труда становится ещё менее сложным, а вызывающие зависть различия между классами и видами деятельности — менее последовательными и жёсткими. Трудно найти явные примеры первобытной культуры, в настоящее время. Мало в каких группах или общностях, которые причисляют к «диким», не обнаруживается признаков отхода от более высоких ступеней развития. Однако существуют племена, которые с некоторой степенью точности воспроизводят — в ряде случаев явно не в результате регресса — черты первобытного дикарства. Их культура отличается от варварских сообществ отсутствием праздных классов, а также — в значительной степени — и того предубеждения или духовной позиции, на которой покоится институт праздного класса. Эти общности первобытных дикарей, где нет никакой экономической иерархии слоёв, составляют лишь малую, незаметную часть человеческой расы. Лучший из имеющихся примеров этого этапа эволюции — племена of the Andamans или the Todas of Nilgiri Hills. Для уклада жизни этих племён во времена их ранних контактов с европейцами было, по-видимому, характерно почти полное отсутствие праздного класса. В качестве дальнейших примеров можно привести племена айну, и с меньшей степенью уверенности некоторые племена бушменов и эскимосов. В тот же класс, но уже без особой уверенности, следует включить некоторые поселения индейцев. Многие, если не все, из названных общностей вполне могут оказаться случаями вырождения более развитого варварства, а не носителями такой культуры, которая никогда не поднималась выше своего настоящего уровня. Если это так, то на это нужно делать скидку, помня о целях нашего исследования, но тем не менее эти народности могут служить свидетельством в пользу того же вывода, как если бы они действительно представляли собой «первобытное» население.

Эти общности, где нет сложившегося института праздного класса, похожи друг на друга рядом общих черт их социального устройства и образа жизни. Это — малые-группы с простым (архаичным) устройством; обыкновенно они миролюбивы и оседлы; они бедны; их индивидуальная собственность не является преобладающей чертой в системе экономических отношений. В то же время отсюда не следует пи то, что это самые малые из существующих общностей, ни то, что их социальная структура-во всех отношениях менее дифференцирована; не обязательно в этот класс включаются все находящиеся на первобытном уровне общности, у которых нет сложившейся системы индивидуальной собственности. Но нужно заметить, что этот класс включает наиболее миролюбивые — возможно, миролюбие является их характерной чертой — первобытные группы людей. В самом деле, из черт, общих для членов таких общностей, наибольшего внимания заслуживает некая дружелюбная беспомощность при столкновении с силой или обманом.

Свидетельства, предоставляемые обычаями и чертами культуры общностей, находящихся на низкой ступени развития, указывают, что институт праздного класса появляется постепенно во время перехода от первобытного дикарства к варварству, или, точнее, во время перехода от миролюбивого к последовательно воинственному укладу жизни. Условиями, очевидно необходимыми для его появления, являются:

• у общности должен быть хищнический уклад жизни (война или охота на крупную дичь или и то и другое), то есть мужчины, составляющие в этих случаях зарождающийся праздный класс, должны усвоить привычку причинять ущерб силой и хитростью;
• средства для поддержания жизни должны доставаться на достаточно лёгких условиях с тем, чтобы можно было освободить значительную часть общества от постоянного участия в труде по заведённому распорядку.

Институт праздного класса развивается из возникшего ранее разграничения видов деятельности, согласно которому одни виды почётны, а другие — нет. При этом древнем разграничении почётными видами занятий являются те, которые можно отнести к разряду доблестной деятельности, непочетными — те необходимые повседневные занятия, которые никакого ощутимого элемента доблестной деятельности не содержат.

Это разграничение не имеет большого значения в современном промышленном обществе и вследствие этого лишь слегка затрагивается на страницах трудов по экономике. С точки зрения современного здравого смысла, направлявшего развитие экономической мысли, это разграничение кажется формальным и несущественным. Но даже в наши дни оно продолжает упорно сохраняться в виде банального предрассудка, о чём свидетельствует, например, наше привычное отвращение к лакейским видам занятий. Это — разграничение личного порядка, разграничение превосходства и подчинения. На ранних ступенях развития цивилизации, когда личная сила одного человека имела более непосредственное и очевидное значение, элемент доблести высоко ценился в укладе повседневной жизни. Это обстоятельство в большей степени, чем что-либо другое, являлось средоточием жизненного интереса. В результате любое различие, развивающееся на этой почве, казалось важнее и значительнее, чем оно кажется сегодня. Как факт в ходе эволюции общества это различие, следовательно, является существенным и покоится на достаточно веских и убедительных основаниях.

Основание для привычного различения каких-либо «фактов меняется вместе с изменением привычной точки зрения на эти факты. Характерными и существенными являются те черты рассматриваемых фактов, которые приобретают значимость в свете преобладающих потребностей времени. Для всякого, кто привык смотреть на данные факты с иной точки зрения, любое конкретное основание для различения этих фактов будет казаться несущественным. Привычка различать и классифицировать цели и направления деятельности везде и во всем преобладает над необходимостью, ибо без этого не обходится выработка рабочей теории общественной жизни, как и самой системы жизни общества. Отдельная точка зрения или отдельный характерный признак, который выбирается для классификации фактов в качестве отличительного признака, зависит от интересов, из которых исходит человек в поисках различия между фактами. Следовательно, с развитием культуры постепенно меняются основания и критерии классификации фактов, ибо изменяется аспект обобщения и понимания фактов и в результате также меняется точка зрения. Так что те признаки деятельности или черты социального слоя, которые воспринимаются как характерные и решающие на одной ступени развития культуры, не сохраняют того же относительного значения на любом последующем этапе.

Но изменение норм и смещение точек зрения происходит постепенно, редко приводя к ниспровержению или полному отрицанию однажды принятой позиции. По привычке все ещё проводится различие между производственными и непроизводственными занятиями, и это сегодняшнее различие является преобразованной формой различия периода варварства между доблестным трудом и нудной работой. Такие виды деятельности, как военное дело, политика, богослужение и спортивные состязания воспринимаются обществом как занятия, по своей сути отличные от труда, который связан с производством материальных средств существования. Точная разграничительная линия проходит не там, где она проходила в укладе раннего-варварства, но общее различие не вышло из употребления.

Сегодня это подразумеваемое различие, диктуемое здравым смыслом, в сущности означает, что любые усилия следует считать производственными лишь до той поры, пока их конечной целью является пользование вещами, а не людьми. Принудительное использование человеком человека не воспринимается как производственная функция, но всякие усилия, направленные на улучшение человеческой жизни посредством извлечения выгоды из вещного окружения человека, попадают в разряд производственной деятельности. Те экономисты, которые лучше других сохранили и развили классическую традицию, считают критерием производственной деятельности «власть человека над природой». Эта власть производства над природой понимается как власть человека над жизнью животных и над всеми стихийными силами. Таким образом, проводится граница между человеком и неразумным миром.

В иные времена и среди людей, полных предрассудков, эта граница пролегала не совсем там, где мы проводим её сегодня. В укладах жизни первобытного или варварского общества она проводится в другом месте и другим образом. Во всех обществах во времена варварской культуры живёт недремлющее чувство контраста между двумя обширными группами явлений, в одну из которых варвар включает самого себя, а во вторую — свой провиант. Между экономическими и неэкономическими явлениями ощущается противоположность, но понимается она не так, как сегодня: противопоставляются не человек и неразумный мир, а одушевлённое и инертное.

Может быть, в наши дни излишняя предосторожность разъяснять, что понятие варварской культуры, которое мы намереваемся передать словом «одушевлённый», не идентично тому, которое можно передать словом «живой». Слово «одушевлённый» не охватывает всё живое, но в то же самое время включает в себя весьма много других предметов. Такие удивительные явления природы, как грозы, болезни, водопады, считались «одушевлёнными», тем не менее плоды и травы, а также не очень заметные животные и насекомые, например мухи, личинки, мыши, овцы, обыкновенно не воспринимались как «одушевлённые», кроме тех случаев, когда они понимаются собирательно.

Под этим термином в том смысле, в каком он здесь употребляется, не обязательно подразумевается наделение душой или духом. Это понятие включало в себя такие вещи, которые в анимистическом понимании дикаря или варвара грозны по причине действительного или приписываемого им свойства первыми начинать враждебные действия. Эту категорию составляет большое число разнообразных естественных предметов и явлений. Такое разграничение инертного и активного все ещё присутствует в образе мышления ограниченных людей и находит глубокое отражение в распространённых представлениях о человеческой жизни и природных процессах, но оно не распространяется на нашу жизнь до той степени и с теми далеко идущими практическими последствиями, которые обнаруживаются на ранних ступенях развития культуры и истории верований.

Уму варвара обработка и использование того, что может дать инертная природа, представляется деятельностью, совершенно другого рода, нежели при столкновении с «одушевлёнными» вещами и силами. Граница может быть размытой и подвижной, но это общее различие является достаточно реальным и веским, чтобы оказывать влияние на уклад жизни общества в эпоху варварства. Классу вещей, понимаемых как одушевлённые, воображение варвара приписывает развёртывание каких-либо целенаправленных действий. Именно эта телеологически понимаемая активность и делает любой предмет или явление «одушевлённым». Всякий раз, когда неразумный дикарь или варвар встречается с действиями, которые являются для него серьёзным препятствием, он истолковывает их с точки зрения единственно доступных ему представлений о его собственных поступках. Активность, таким образом, связывается с человеческими действиями, и активные предметы в той же мере уподобляются человеку как агенту действия. Явления такого характера, особенно те, которые «ведут себя» весьма угрожающе или сбивают с толку, приходится встречать иначе, с умением, отличным от того, что требуется в обращении с инертными вещами. Успешные попытки совладать с такими явлениями, скорее, героическое деяние, чем труд. Здесь утверждается доблесть, а не усердие.

В силу этого наивного разграничения инертного и одушевлённого, действия членов первобытной группы распадаются на два вида, которые, пользуясь современным языком, можно назвать доблестной деятельностью и производственной деятельностью, или трудом. Труд — это усилия, расходуемые на создание новой вещи, с новым назначением, которое, придавая форму пассивному, «грубому материалу», даёт ей изготовитель; в то время как доблестная деятельность до той поры, пока её исход полезен агенту, есть обращение на свои собственные цели сил, ранее направлявшихся на какую-либо другую цель другим агентом. Мы все ещё употребляем выражение «грубый материал», в котором есть что-то от того древнего значения, которое варвар вкладывал в слово «грубый».

Различие между подвигом и низкой работой совпадает с различием между полами. Два пола различаются не только телосложением и мускульной силой, но и, возможно даже более решительным образом, темпераментом, а это, должно быть, рано стало поводом к соответствующему разделению труда. Общий круг деятельности, где можно совершить подвиг, приходится на мужской пол, представители которого крепче, крупнее телосложением, способнее к внезапному и сильному напряжению, более склонны к самоутверждению, активному соперничеству и агрессии. Различия в весе, характере физиологии и темпераменте среди членов первобытной группы могут быть слабыми; они действительно оказываются сравнительно слабыми и незначительными в некоторых наиболее архаичных из существующих сегодня и знакомых нам общностей — например, в племенах Андаманских островов. Но коль скоро различение функций начинается в направлениях, задаваемых различием в сложении тела и духа, исходные различия между полами будут усугубляться. Совокупный процесс отбора и адаптации к новому распределению занятий происходит быстрее, если место обитания либо фауна, с которыми группа людей находится в постоянном взаимодействии, таковы, что требуют значительной выносливости. Привычная погоня за крупной дичью требует больше мужских качеств, массивного телосложения, ловкости и жестокости, и поэтому она может углубить разделение функций между полами. А как только группа людей вступает во враждебное взаимодействие с другими группами, расхождение в функциях будет принимать зрелую форму различия между доблестной деятельностью и трудом.

В такой хищнической группе охотников сражение и охота становятся функцией здоровых мужчин. Вся какая ни есть другая работа выполняется женщинами, при этом другие члены общности, которые не пригодны для мужской работы, попадают в один разряд с женщинами. Однако и охота и сражения, в которых участвуют мужчины, — занятия одного свойства. По своему характеру и те и другие являются хищническими; и воин и охотник собирают урожай там, где не сеяли. Проявление ими своей силы и сообразительности явно отличается от той усердной и лишённой событий работы, которую выполняют женщины, занимаясь обработкой материалов; занятия мужчин надо считать не производительным трудом, а, скорее, приобретением материальных ценностей путём захвата. При такой деятельности мужчины-варвара, которая в её развитом виде в корне расходится с женской работой, всякие усилия, не связанные с утверждением доблести, становятся недостойными мужчины. Когда такая традиция обретает устойчивость, общий здравый смысл возводит её в канон поведения, поэтому для уважающего себя мужчины на этой стадии развития культуры никакое занятие и никакое приобретение невозможно нравственно, если оно не зиждится на доблести — силе или обмане. Когда в социальной группе в результате долгого усвоения привычки устанавливается хищнический образ жизни, общепризнанной экономической функцией здорового мужчины становится убийство, уничтожение в борьбе за существование тех соперников, которые пытаются противостоять ему или скрыться, преодоление и обращение в своё подчинение упорно заявляющих о себе враждебных сил внешней среды. Это представление о различии между доблестной деятельностью и унылой работой укореняется так сильно и оказывается таким взыскательным, что во многих охотничьих племенах мужчина не может сам приносить убитую им дичь, а должен посылать жену, чтобы та выполнила эту более низкую функцию.

Как уже указывалось, различие между доблестной деятельностью и тяжёлой, нудной работой есть вызывающее зависть различие между видами занятий. Те виды занятий, которые следует относить к разряду доблестной деятельности, — достойные, благородные занятия, другие виды занятий, не содержащие элемента доблести, и особенно те из них, которые предполагают услужение либо подчинение, — недостойные, неблагородные. Понятие о достоинстве, достойности или чести в применении к человеку или его поступкам является понятием первостепенной важности в развитии классовых различий, и поэтому необходимо кое-что сказать о его происхождении и значении. Его психологическую основу можно показать в общих чертах следующим образом.

Будучи объектом неизбежного отбора, человек является агентом деятельности. Он в его собственном понимании есть центр развёртывающейся под действием побуждений деятельности — «телеологической» деятельности. Он — агент, стремящийся во всяком действии к достижению какой-либо конкретной, объективной безличной цели. В силу того, что он является таким агентом, он наделен склонностью к работе, приносящей результаты, и испытывает неприязнь к напрасным усилиям. Он отдаёт себе отчёт в достоинствах, которыми обладают такие качества, как полезность или результативность, и не видит достоинств в бесполезности, пустой трате сил или неспособности (к труду). Эту склонность или предрасположение к эффективным действиям можно назвать «инстинктом мастерства». Там, где традиции общественной жизни или обстоятельства приводят к привычному сравниванию одного человека с другим по эффективности их действий, там в сопоставлении себя с соперником, в сравнении, вызывающем зависть, вырабатывается инстинкт мастерства. До какой степени это происходит, в известной мере зависит от характера населения. В той общности, где становится обычным такое основанное на зависти сравнение, демонстративное преуспевание как основа уважения становится целью, преследуемой ради неё самой. Проявляя свои способности в действии, человек обретает уважение и избегает порицания. В результате инстинкт мастерства выливается в соперничество и демонстрацию перед другими своей силы.

На ранней стадии социального развития, когда общество обыкновенно ещё ведёт мирный и, возможно, оседлый образ жизни, а система индивидуальной собственности ещё не развита, наиболее полное проявление способностей отдельного человека может происходить главным образом в занятиях, направленных на поддержание жизни группы. Какую бы форму ни принимало экономическое соперничество между членами такой группы, оно будет касаться главным образом полезности членов общности в трудовой деятельности. В то же время побуждение к соперничеству не велико, а сфера его проявления ограниченна.

Когда общество переходит от стадии миролюбивого дикарства к хищнической фазе, условия соперничества изменяются. Побудительные мотивы становятся более вескими и настоятельными, и сама возможность соперничества значительно увеличивается. Действия мужчин все более приобретают характер доблестной деятельности, а вызывающее зависть сравнение одного охотника или воина с другим становится всё более простым и привычным. Трофеи — осязаемое доказательство доблести — занимают определённое место в образе мыслей людей как неотъемлемый атрибут существования. Захваченная добыча, трофеи охоты или налета начинают цениться как свидетельства выдающейся силы. Агрессия становится общепринятой формой боевых действий, добыча служит в качестве prima facie свидетельства успешной агрессии. Как принято, на этой ступени развития культуры борьба становится общепризнанной, достойной формой самовыражения, а полезные предметы или услуги, получаемые захватом или грабежом, служат в качестве традиционного свидетельства успешной борьбы. Таким образом, в силу противопоставления получение материальных предметов способами, отличными от захвата, начинает считаться недостойным высокого звания человека. Та же одиозность и по той же причине распространяется на выполнение производственной работы или занятость в личном услужении. Таким образом возникает вызывающее зависть различие между доблестной деятельностью и приобретением посредством захвата, с одной стороны, и производственной занятостью — с другой. Труд приобретает характер нудного занятия в силу пренебрежительного к нему отношения.

До тех пор пока простое содержание понятия «почетный» в сознании первобытного варвара не разветвляется и не скрывается за ростом вторичных однородных понятий, оно не означает, видимо, ничего другого, кроме утверждения превосходящей силы. «Почётный» — значит «грозный»; «достойный» — значит «сильный». Вызывающий почтение поступок при подробном анализе практически не отличается от признанного успешного акта агрессии; а там, где агрессия означает столкновение с людьми или животными, особенно почётными, и прежде всего почётными, оказываются те действия, в которых побеждает сила и хватка.

Наивная архаичная привычка истолковывать все проявления силы с точки зрения отдельной личности или «силы воли» значительно укрепляет традицию возвеличивания сильного. Эпитеты почтения, модные среди варварских племён так же, как и среди народов с более развитой культурой, обычно несут на себе печать этого неосложнённого понимания чести. Эпитеты и титулы используемые при обращении к вождям и при умиротворении царей и богов, очень часто наделяют того, кого нужно умилостивить, неотразимой разрушительной силой и склонностью к властному насилию. До некоторой степени это справедливо и в отношении более цивилизованных обществ в настоящее время. Проявляющееся в геральдических изображениях пристрастие к более кровожадным животным и охотящимся хищным птицам подкрепляет ту же точку зрения.

При том, как здравый смысл варвара расценивает достоинство и почет, лишать жизни — убивать грозных соперников, будь то люди или неразумные твари, считается в высшей степени почётным. И эта высокая миссия кровопролития как выражение силы умерщвляющего придаёт блеск достойности всякому акту и всем орудиям и аксессуарам кровопролития. Оружие — это почёт, его применение для лишения жизни даже самых мелких земных созданий становится почётным делом. В то же время занятие в производстве становится соответственно ненавистным, а обращение с орудиями и принадлежностями труда оказывается ниже достоинства здоровых мужчин. Труд становится нудным.

Мы полагаем, что в ходе эволюции культуры первобытные группы людей перешли от начальной миролюбивой стадии к последующей стадии, в которой характерным и открыто признаваемым занятием группы становится сражение. Однако это не означает, что произошёл внезапный переход от нерушимого мира и доброжелательности к более поздней, или высшей, фазе общественной жизни, в которой впервые встречается факт боевых действий. Не означает это и того, что при переходе к хищнической фазе в обществе прекращается всякая мирная производственная деятельность. Можно с уверенностью сказать, что с какими-то фактами сражений мы встречаемся на любой ранней стадии развития общества. Достаточно часто факты сражений должны были бы иметь место вследствие соперничества внутри пола. Убедительными доводами в пользу такого вывода являются как обычаи знакомых нам первобытных групп, так и поведение человекообразных обезьян, а рассмотрение общеизвестных побуждений, свойственных природе человека, убеждает в правильности такого взгляда.

Можно, следовательно, возразить, что могло и не быть такой начальной, как здесь предполагается, стадии мирной жизни. Не существует такого момента в эволюции, раньше которого сражения не встречались бы. Но суть рассматриваемого вопроса не в том, что касается частоты случаев боевых действий, редких или нерегулярных или же достаточно частых и обычных; вопрос в том, имеет ли место ставшее привычным воинствующее расположение духа, то есть преобладающая привычка судить о фактах и событиях с точки зрения схватки. Хищническая фаза развития культуры достигается лишь тогда, когда хищнический настрой становится для членов группы общепринятым духовным настроем, когда сражение становится доминантовой нотой в общепринятом представлении о жизни общества, когда здравой оценкой людей и вещей становится оценка в расчёте на борьбу.

Существенное различие между миролюбивой и хищнической фазами развития культуры является, следовательно, не механистическим различием, а различием в сознании. Изменение духовного настроя есть результат изменения материальных сторон жизни группы, и наступает оно постепенно, по мере возобладания материальных обстоятельств, благоприятствующих хищнической позиции. Развитие такой культуры ограничено снизу производством. Хищничество не может стать источником средств какой-либо группы или какого-либо класса до тех пор, пока способ производства не достигнет такой степени эффективности, чтобы сверх поддержания жизни тех, кто занят добыванием средств к существованию, оставлять запас, стоящий того, чтобы его отвоёвывать. Переход от мира к хищничеству зависит поэтому от роста специальных знаний и использования инструментов. Подобным образом становление хищнической культуры остаётся невозможным до более позднего времени, когда оружие достигает такого совершенства, что превращает человека в грозное животное. Раннее совершенствование оружия и орудий труда — это, безусловно, один и тот же процесс, рассматриваемый с двух разных точек зрения.

Жизнь той или иной группы будет характеризоваться как миролюбивая до тех пор, пока обычай обращаться к сражению не выдвигает борьбу на первый план в повседневном сознании людей, пока она не становится главенствующим признаком общественной жизни человека. Группа, очевидно, может усваивать хищническую позицию в большей или меньшей степени, поэтому образ жизни и каноны поведения в группе могут в большей или меньшей мере быть подвержены духу хищничества. Таким образом, понимается, что данная фаза культуры наступает постепенно, через совокупное развитие хищнических склонностей, привычек и традиций; подобное развитие происходит вследствие таких изменений в условиях коллективной жизни, которые позволяют сохранять и развивать те свойства человеческой природы, которые приводят к хищническому, а не к миролюбивому образу жизни.

Свидетельства в пользу гипотезы существования такой миролюбивой стадии первобытной культуры выводятся по большей части не из этнологии, а из психологии, и здесь мы не можем останавливаться на них подробно. Мы отчасти вернёмся к ним в одной из следующих глав при рассмотрении вопроса о сохранении архаичных черт человеческой природы в условиях современной культуры.